|
Будь мне сейчас двадцать, и имей я выбор, как десять лет назад, я не задумываясь укатил бы куда-нибудь в Того. Или в Суринам. Но по тем тревожным временам, экспериментальным и совершенно мне непонятным, когда тяжёлые танки российской армии в упор лупили зажигательными снарядами по белоснежному фасаду российского же парламента, провидение было расфасовано иначе. В моём паспорте отливала бриллиантовой голограммой немецкая виза. На постоянное место жительства. Сотрудник посольства вежливо сдвинул брови, когда я в двух словах объяснил ему, почему хочу именно в Штуттгарт. «Даймлер-Крайслер? Понимаю. Системоинженер. Возьмут с руками и ногами...»
Сутулый мужичонка в мятых штанах за полсотни долларов согласился довезти меня с Малой Грузинской до аэропорта. Узнав, однако, что я «нерусь клятая», не удивляется. Сколько немецких переселенцев из Казахстана, Украины и Киргизии уже прошло по шереметьевскому этапу?
«Так ты чёго, слышь, прям так вот в Германию?» Говор у водилы явно не московский, но он старательно акает, растягивая гласные, косит под мoсквича.
«Почему это – без ничего?» В зеркало заднего обзора пытаюсь поймать его суетливый взгляд. Разводит на лохотрон? «Багаж давно уже там, за бугром, я вот следом топчу! Главное – вовремя. Как думаешь?»
Мужичок обескураженно кивает головой. «Иэхххх, блин! Житуха пошла! Чем всё это кончится, а?» Немного помолчав, добавляет: «Ты может, того..., кинешь ещё немного капусты? Тебе же теперь всё одно?...» Я сую ему две купюры. Бенджамин Фрэнклин лукаво улыбается – развращаем гегемон? Мужичок пучит глаза и на радостях начинает вдруг заикаться. «А я саммм-тттто, знаш, с Алтая, с Алтая я, во! Ток там у нас щас вабшче жрать ничё нету... Поэтому я тута! А вы, немцы, вы это, зря, зря вы все едете. Тут родина ваша, и никак по-другому!» В принципе я и не хотел по-другому. Мне просто вдруг захотелось пожить без танков и экспериментов.
Октябрь в Штуттгарте выдался золотым. Кузен Виталя за неделю до моего приезда снял небольшую квартирку неподалёку от зоопарка. «Поживёшь пока тут, я заплатил за пол-года. Потом найдём чего получше.»
Чего получше мы так и не нашли, но я доволен до визга. Комната с видом на огромную поляну. Трава на поляне выкошена так аккуратно, что кажется, будто кто-то спецом ползал на брюхе, вымеряя каждую травинку. Сколько же это ползать надо? По утрам солнце заливает мои тридцать квадратных метров миллионами кандел, и швабские дрозды-недоумки иногда орут так, что хочется хоть на пол-часа стать глухонемым. Сволочи!
Для начала пришлось зарегистрироваться в ведомстве по трудоустройству. Потом - на курсах по изучению немецкого языка. В классы набивали человек по тридцать, преподавателей не хватало, и чтобы умело затеряться в этом бедламе, ума много не требовалось. После первой пары я тихонько собирал в пакет свои тетрадки, объяснял соседу-румыну на пальцах «болит голова», и линял с занятий. Я бродил по городу, любовался готикой, глядел на бесчисленные фонтаны, отдыхал, пил вечерами терпкое немецкое пиво и читал Ницше.
Прошло всего две недели, когда Виталя вдруг приволок ко мне своих фройндов. «Вот, знакомься. Это – Ставро, это - Маркус, а это Герд, светило кибернетики.» Весь вечер мы болтали о всякой всячине. Виталя переводил с русского на немецкий анекдоты, но выходило не смешно, а наоборот – грустно, Маркус методично и без видимого результат обзванивал своих девочек, а Герд сидел рядом со мной и недоверчиво всё тыкал карандашом в атлас, перемежая немецкий с русским языком: «Ты – системинженер, ду – фом Урал? Как ты тут?» Всякий рахз, когда я пытался перевести разговор ближе к теме, Герд высокомерно отмахивался. «Админсистемы? Интернет? Это для тебя слишком сложно. Впрочем, если хочешь, приходи завтра ко мне в мастерскую. Я тут неподалёку, чиню компы, у меня сейчас большой заказ – пять блоков. Поглядишь, что за штуковины, и может будет тебе интересно. Это – Европа! Понимаешь?»
На следующий день после курса меня забрал к себе Герд. С большим заказом я справился за полтора часа. Герд непонимающе таращился на меня, на мониторы, залитые лазурным соком «виндовса», и тупо повторял: «Ду – фом Урал?» Ещё через час приехал отец Герда, инженер. Вежливый господин из посольства оказался прав – на Даймлер меня взяли. С руками, с ногами, и даже с мерзким моим произношением.
* * *
Моего руководителя проекта звали Мустафой. Мустафа тараторил как заводной и изо всех сил пытался произвести впечатление. «Гляди на меня, гляди!» повторял он. «Я – десять лет здесь, на Даймлере, я всех знаю, меня все знают!» Я старательно глядел на него, но у меня ничего не получалось – Мустафа страшно косоглазил. И когда я смотрел ему в правый глаз, левый глаз пучил вруг совсем в другую сторону. Мне делалось от этого неловко. «Спроси любого – без Мустафы ничего не клеится!» Когда дело доходило до тестовых стендов, Мустафа знаками подзывал меня. Как специалист он почему-то не был таким разговорчивым.
По дороге на завод отец Герда, господин Вист, заехал со мной в небольшое фотоателье. Юркий фотограф заставил меня снять свитер и напялил мне светлую сорочку, галстук и пиджак. «Так нужно!» Рукава пиджака едва доставали до локтей, но фотограф лишь пошлёпал губами. «Этого всё равно никто не увидит, мистер!» Поляроидные снимки перекочевали в папку Виста. На проходной мне за пять минут оформили пропуск, к окончанию смены я подписал трудовой договор.
Мустафа был сердцеедом. Не проходило дня, чтобы он не напрягал всех своим очередным амурным авантажем. «А вчера, вчера – знаете, какую я цыпку склеил?» Мустафа томно, в разные стороны закатывал глаза и начинал сопеть, мужики в отделе делали вид, что представляют себе предмет его восторга. «Мне – только блондинок! Немок, полек, русских...» На русских Мустафа всякий раз делал особое ударение. «Лучше нет любовниц!» По большому счёту мне было всё равно.
Иногда к нам забегала Нэлка. С ней мы познакомились на второй день в заводском кафетерии. Я уже доедал свой обед, когда она подсела к столику. «Хай!» Глаза у неё были серыми, с зелёными крапинками, а уши смешно топорщились из под короткой стрижки. «Ты, говорят, недавно из Союза? Откуда?»
Мы разговорились, обменялись телефонами, я суетливо признался, что одинок, знакомых пока мало, и что было бы неплохо... Она улыбнулась, понимающе кивнула. «Поглядим, хорошо?» У Нэлки была обалденная фигура и она потешно косолапила.
Была пятница, послеобеденное осеннее солнце тщетно пыталось растормошить георгины, увядающие на клумбах перед заводским входом, лёгкий ветер заигрывал с сухой листвой вдоль аллеи. Я ждал у ворот Нэлку.
«Кого ожидаем?» - хихикнул вдруг за спиной Мустафа. «Если есть время – могу взять с собой. Проми-клуб, хорошие люди, музыка. И – недорого!» Я отказался. Несколько раз Виталя таскал меня на такие вечера. Скучняк. Не для меня. Стареющие, толстые тётки с нарумяненными щеками мерно и томно колышутся в полумраке не в такт музыке. Мадам, уже падают листья! У стоек бара набриолиненные женишки.
«Ты не путай дешёвую тусовку с проми-вечеринками», злился Виталя. «С тусовок ты только триппер вынесешь. Здесь – нужные знакомства.» Большой разницы между первым и вторым вариантом я, однако, не видел.
Мустафа закурил. На втором этаже лестничного пролёта я увидел бегущую по ступенькам Нэлку. Мустафа перехватил мой взгляд. «Ясно, таварыш, ясно!» Левый глаз его смотрел куда-то мне за спину. «Ты только правильно всё оформи, понимаешь? Что немцы, что вы, русские, – вы всегда всё портите! Учитесь же у нас! Вот почему ваши женщины к нам тянутся, как думаешь, а?»
Я никак не думал. Я не хотел, чтобы именно в эту минуту Нэлка подошла ко мне, и я не хотел, чтобы турок Мустафа объяснял мне причины сексуальных неудач восточных готов и кельтов.
«Женщину нужно взять, и – держать! Учись – держать!» Мустафа вдруг начал жестикулировать и вращать белками. «Женщина – это прежде всего объект. Объект наслаждений, удовольствия, неги. Но ты ей внушай, что она для тебя единственная, а ещё лучше – скажи, неповторимая она на всём свете! Про любовь скажи! И тогда всё, она твоя, бери её, пользуйся, сколько захочешь, где захочешь!» Удовлетворённый, видно, своим монологом, Мустафа сунул в губы сигарету, поглядел на меня сначала одним, потом другим свои глазом и стал в позу а ля Джакомо Казанова.
Монолог был отпадным. Я напрягся изо всех сил, но мне всё же пока не хватило запаса немецких слов. Я извинился и послал своего начальника-турка сначала на языке Пушкина, а затем по английски. У Мустафы отвисла челюсть. Сигарета шлёпнулась на асфальт и скорбно задымилась. Навстречу мне бежала Нэлка
|
